Александр Жучковский: 17 слов, или будет хуже

«Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»

из Манифеста 17 октября 1905 года Николая II

Название этой статьи, которое подсказал мне своим известным лозунгом Жириновский, думаю, как нельзя лучше подходит для описания политической ситуации в России. Если без Жириновского страна еще проживет, то без реализации положений, выраженных в 17 словах в Манифесте Николая II, – будет хуже, это я знаю точно.

Про 17 слов[1] речь пойдет ниже, а сейчас расскажу о прошедших в Петербурге выборах 5 марта, точнее о моем в них участии. Нет, не 4-го, а именно 5 марта – потому что только на городских площадях сегодня проходят реальные выборы курса страны, а не на «избирательных участках».

На «выборы» 4 марта я не пошел – по той же причине, что пишу это слово в кавычках. Не хочу ругать тех, кто, признавая выборы заранее нелегитимными, все же по самым разным причинам пошел голосовать. Я же занимаю здесь позицию непримиримую, зная, что результат «выборов» сегодня всегда формируется теми, кто владеет «админресурсом». Мало кто будет спорить с тем, что уничтожение принципов выборного процесса происходит даже не на избирательных участках, а гораздо раньше – сначала в кремлевских кабинетах, где определяется, кто, когда и какое кресло будет занимать, кому разрешить баллотироваться, а кому нет. Потом – на телевидении, где определяется кто, когда и какое эфирное время будет занимать, кому можно появляться «в кадре», а кому нельзя. И потом уже – на самих «выборах» – со всеми взбросами, каруселями, организованными рейдами «избирателей», переписыванием протоколов и прочими процедурами. Все это настолько гадко, что нет ни одного аргумента, который убедил бы меня принимать участие в этом фарсе.

И поскольку у меня, как и у тысяч моих сограждан, остался только один выбор – «голосовать ногами» – мои мысли и чаяния лежали в области уличных выборов 5 марта, к которым я готовился основательно. Оповестил о предстоящей акции протеста и проагитировал за единственного легитимного кандидата – за русский народ – всех родственников, друзей, знакомых, провел масштабную информационную работу в интернете, принял меры предосторожности на случай обыска и изъятия компьютера, оделся как можно теплее (всерьез питая надежды на ночевку на Исаакиевской пл.) и вышел в неизвестность. Как вскоре выяснилось, вышел я не в неизвестность, а в очень даже известный мне полицейский участок, где мне уже приходилось ночевать.

Сейчас, уже на фоне прошедших акций протеста, не принесших видимого результата, пафос моего повествования наверно кому-то покажется не вполне уместным. Зато он вполне уместен для описания моих мыслей и ощущений, с которыми я шел на акцию: выходя из дома, я думал об одном – сейчас вместе со мной выходят на улицы тысячи горожан, которые, как и я, придут на площадь и откажутся расходиться до исполнения своих требований восстановления законных прав и справедливости. Кто мне скажет, что «так быть не может»? Так быть может, и однажды так будет.

Возвращаюсь к 5 марту. В этот день еще с утра стоящие на страже путинской государственности стражи порядка (в штатском) сторожили меня в подъезде, заняв позиции на соседней лестничной площадке. Это было действительно неприятно, поскольку находился я вовсе не по адресу регистрации проживания и как раз рассчитывал на отсутствие препятствий в этот важный для меня день. Теперь стало понятно, что люди «серьезно работают».

Раскусить блюстителей правопорядка и безопасности, которые всем своим видом показывали, что они тут «кого-то ждут», было несложно. Днем я вышел из дома «в магазин». На улице терлись похожие типы с внешностью несостоявшихся разведчиков. Понял, что не стоит задача изолировать меня дома или увезти в ОП, – значит, хотят «отследить связи», передвижения. Пошел домой, на лестнице продолжаю «телефонный разговор», в ходе которого громко озвучиваю намерение приехать туда-то через такое-то время. Вошел в квартиру и прислушался к происходящему на лестнице. «Товарищи», разумеется, тут же принялись докладывать услышанное по телефону.

Окончательно убедившись в природе возникновения в моем подъезде двух субъектов, я через пару часов вышел из дома – через черный вход на другую улицу. Обойдя дом, подсмотрел полицейскую машину с двумя полицаями недалеко от входа в парадную. Понял, что теперь, скорее всего, будут «брать». Наивно полая, что всех обхитрил, я вышел на Садовую ул., но вскоре «срисовал» позади себя двух явно неравнодушных ко мне ранее упомянутых товарищей с внешностью несостоявшихся разведчиков. Видимо, черный вход все-таки просматривался. Подумал – если только на меня – человека, в сущности, для режима безобидного, – «навесили» 6 человек (двое в подъезде, двое в милицейской машине, двое на улице) – то такому режиму осталось недолго. Ведь нас становится все больше, а на всех жандармов не хватит.

«Вели» меня неуклюже и смешно. Когда я оборачивался, «разведчики» тут же отворачивались, а иногда стремительно вбегали в магазины – благо, на Садовой они на каждом шагу. Причем оба не переставали говорить по телефонам – видимо, координировали захват особо опасного преступника, вся опасность которого заключалась в намерении «мирно, без оружия» постоять на площади у городского парламента.

Немного поплутав по закоулкам, кажется, избавился от «хвоста». Вышел на Сенную площадь и отправился в типографию изготовить плакат к вечерней акции. Процесс изготовления плаката в типографии занял около получаса. Молодые люди – менеджеры типографии – от моего заказа весьма возбудились и выразили ему бурное одобрение. Повсеместно наблюдаю, как политизируется молодежь, «обыватели». Например, в баре по соседству с моим домом девушка-администратор уже два месяца как работает с приколотой белой ленточкой, хотя, как я узнал, еще недавно она была «вне политики». Да и в самом баре редко посидишь, чтобы не услышать за столами разговоров «про политику».

Приняв в типографии изготовленный плакат, свернул его в рюкзак и пошел в кафе, дабы хорошенько подкрепиться перед «майданом», до которого оставалось еще три часа. По пути по привычке обернулся и увидел со всех ног бегущих на меня двух полицаев. Смотрелось это весьма забавно, учитывая, что шел я небыстрым шагом и явно не намеревался пуститься в бега. Подбежав ко мне, один из них с ходу выпалил, что я задержан по административному нарушению, и если я не пройду с ними в машину, то меня поведут силой и заодно оформят «сопротивление при задержании». Заставив их представиться и предъявить удостоверения, немного для приличия попрепиравшись, я проследовал в машину, на которой меня отвезли во 2 отдел полиции, где последний раз я ночевал после несанкционированного Русского марша 2008 года.

В отделении, прежде чем изъяли телефон, сообщил товарищам о незаконном задержании с угрозами. Спасибо всем, кто распространил информацию о задержании и проявил готовность оказать юридическую и продовольственную помощь.

Здесь быстро состряпали протокол с традиционной формулировкой – «публично выражался нецензурной бранью». Подписывать это я не стал, от откатки «пальчиков» отказался. Меня поставили в известность, что находиться я буду здесь как минимум до утра, изъяли рюкзак (его содержимое с крамольным плакатом, кстати, так и не проверили), телефон, шнурки и отправили в камеру.

Из заточения меня спасла температура. Я уже два дня как был простужен, а здесь, как нельзя кстати, начался жар. На требования оказать мне медпомощь сотрудники сначала отшучивались, потом злобно отнекивались, однако откровенно переть против закона не стали и, в конце концов, «скорую» вызвали. Медсестра зафиксировала высокую температуру и постановила, что меня надо госпитализировать. Это известие полицаев сильно озлобило – думали, я блефую и хочу «соскочить» на кашле (в процессе требования медпомощи я усердно кашлял). Принялись куда-то названивать и докладывать ситуацию. Но в результате, испугавшись скандала (я их традиционно пугал адвокатами и прессой), взяли с врачей обещание изолировать меня в больнице, а с меня – расписку явиться по выздоровлении в суд, после чего выдали вещи и отпустили со «скорой».

В больнице Боткина ложиться в инфекционное отделение я отказался, принял решение перейти на домашнее лечение и благополучно ретировался – до акции оставался всего час. Я еще надеялся, что эта малоприятная история со слежкой и задержанием, а также мое болезненное состояние будет компенсировано мощным выступлением граждан, и я даже морально готовился провести ночь на Исаакиевской площади.

К сожалению, моим мечтаниям сбыться было не суждено. То, что происходило на Исаакиевской 5 марта, уже всем известно. Могу только сказать, что националистов было множество, и настроены они были весьма решительно. Но они пришли, рассчитывая на хороший тыл, – хотя бы в тысяч десять «рассерженных горожан». Оказалось, что граждане вовсе не рассержены, иначе бы мы действительно ночевали на площади, а то и в самом Законодательном собрании.

Вся площадь была плотно заставлена тяжелыми машинами и металлическими заграждениями. ОМОНа, согнанного в том числе из соседних регионов, было едва ли не больше, чем протестующих. За час до акции мой школьный друг написал мне СМС: «Здесь ментов больше, чем народу, я сваливаю».

В результате свалили все – в том числе те, кто была настроен на «смену караула». В этих условиях людям не удавалось встать на площади хоть сколько-нибудь приличной по численности группой, не то чтобы ставить палатки. А такие намерения на самом деле были. Я знаю людей, которые добровольно покупали за свои деньги палатки. Видел на акции граждан с характерными туристическими рюкзаками. Но столкнувшись с недостаточным количеством протестующих и свирепыми полицаями, они держались поодаль, не желая утратить свое имущество.

Встретил на митинге своих соратников Дмитрия Саввина и Андрея Кузнецова. Дима задумчиво поглаживал бороду и говорил: «Нет, весь протест слили еще в декабре. Ничего из этого не выйдет, по крайне мере пока…»

Андрей развернул крамольный плакат «17 слов. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Манифест 17 октября 1905 г., Николай II»

Кузнецов оказался предусмотрительней, чем я, и за сутки перед акцией сменил место проживания. Еще Андрею последние дни набивались на «разговор» прокурорские работники. Только в р-не Исаакиевской пл.им посчастливилось его встретить – к счастью, никуда не забрали, только заставили расписаться в какой-то бумажке (что-то вроде отказа заниматься «экстремистской деятельностью»).

Что касается меня, то 5 числа в контакт со «стражами порядка» я более не вступал.

На следующий день, передвигаясь по городу, я вновь обнаружил за собой слежку двух типов, которые «пасли» меня накануне на выходе из дома. То ли работают люди крайне непрофессионально, то ли расчет делается на то, чтобы я понервничал и прекратил заниматься «экстремизмом», но слежка была слишком очевидна. На этот раз к этим двоим добавился еще и третий на машине, которая появлялась везде, где мне приходилось в этот день бывать. Снять на телефон номера не удалось, но на всякий случай я зафиксировал – белый «Фольксваген Гольф», номер М916ХА.

В какой-то момент мне все это стало надоедать, и я решил их разоблачить. Дойдя до перекрестка на Садовой ул., позвонил в 02 и сказал, что за мной второй день следят подозрительные люди, и я опасаюсь за свою жизнь. Полицейские приехали только через полчаса. На этот момент один из следящих за мной пропал из виду, а второй стоял на другой стороне Гороховой улицы. Я понадеялся, что сейчас у него проверят документы и он, таким образом, саморазоблачится. Но получилось совершенная нелепость. Показываю прибывшему полицейскому на этого типа пальцем и говорю, что это один из тех, кто ходит за мной по пятам второй день. «Страж порядка» принялся мне втирать: «А может вам показалось? И к тому же я не могу ведь спрашивать документы у всех подряд без основания» и т.д. Когда я стал на него давить и призывать защитить мою жизнь и здоровье, он мне выдал нечто совсем запредельное: «Да я даже при желании не могу этого сделать, потому что на той стороне улицы уже другой район, и если что, то мне влетит от начальства» (сторона Гороховой ул., на которой мы находились, – это Центральный район, а на другой стороне улицы, где стоял «хвост» – уже Адмиралтейский). Разумеется, пока мы препирались, тот тип уже давно слинял. Все, что предложил мне полицейский – проехать с ним в отделение и написать заявление. От этого я отказался и он уехал. Больше того «хвоста» я не видел, но потом возник второй, который провожал меня до самого дома.

Так закончился мой второй день после «выборов». Жить и работать в «экстремальных условиях» мне не привыкать, хотя конкретно в этой ситуации особого «экстрима» и нет. Но лишний раз описать «будни оппозиционера», думаю, было нелишним. Очень уж показательно ведет себя государство «победившей демократии». Принимаемые им меры говорят лишь об одном – о его реальной слабости и боязни властью своего народа. Государство, президент которого законно избран большинством, власть, которая пользуется поддержкой большинства населения, так себя не ведет. Значит, это государство нелегитимно сверху донизу и нам остается только бороться за восстановление в нем законности.

Возвращаясь к акции 5 марта на Исаакиевской пл., хочу сказать, что главное все же произошло. Самое важное – 17 слов – было произнесено. Граждане, в том числе русские националисты, не смирились с «победой» путинской диктатуры и вышли на площадь. Сотни людей были задержаны, многие избиты ретивыми «правоохранителями». Низкий поклон всем, кто в этот день вышел на улицу и отстоял честь граждан, очередной раз попранных путинским режимом.

У многих сегодня есть как будто есть повод для упаднических настроений – ведь никакого перелома не произошло, «майдан» не прошел и все будет по старому. Нет, «как при бабушке» больше не будет. Полностью присоединяюсь к словам Аркадия Бабченко: «Я вчера – победил. Хоть и оказался в автозаке. А Путин – проиграл. Хоть и оказался в Кремле. Эти выборы – нелегитимны. Эта власть – окупационная. Россия свободной – будет. Я – продолжаю бой. Отставить панику».

Борьба продолжается.

И главное – помнить: 17 слов, или будет хуже!