Ночью лил дождь. А сегодня хмурый город был избавлен от населения, для целей инаугурации был зачищен. Потому что ина-угу-рация. Ина-угу… На весь центр ни одного просто прохожего, все при исполнении служебных.
И вот Путин. Не в духе, но деловит. Рукопожатие с открывшим ему дверь в лимузин челом в фуражке.Короткое. Вздохов на экране теле не видно,но такое впечатление, что вздохнул Путин и сел в автомобиль.
И поехал в Кремль из Белого Дома по фантастическим, лунным как на пейзажах сюрреалиста Де Кирико, пустынным улицам.
Вышел в Кремле из автомобиля. Вид у него был нахохленый. Лакированный, потертый череп лоснился.
Вошел в первую золоченую дверь и по красной лестнице стал, сопя, подыматься, коротконогий, по красной ковровой нескончаемой дорожке вверх. Мимо изогнутых, как зеленые петушки, гееобразных солдатушек в киверах с кривыми ружьями.
А дальше вышел на сцену.
Помимо “президента Российской Федерации Дмитрия Анатольевича Медведева, пухлого и сладкого как ромовая баба, на сцене стоял косоротый конституционный босс Зорькин в средневековой треуголке пражского студента. И трепетная белая подушка “с розою огромной у нецелованных грудей” приличного размера пунцовая Валентина Ивановна сами знаете кто, Совет Федераций. Трогательная, как девушка на первом причастии. Еще был патриарх с часами на руках и казалось на ногах,и возможно на ногах, и неприметный глава Государственной Думы.
Путин положил ладонь на Конституцию алого цвета крови (бросилось в глаза обручальное кольцо) и обязался о нас с вами что называется take care, заниматься нами. Затем он произнес, вынув из внутреннего кармана вчетверо сложенную бумагу, речь.
И заиграли гимн РФ. А он стоял. Желто-лакированный непроницаемым лицом. Один раз таки взглотнул слюну от волнения, последовал ход кадыка вверх-вниз, как у модели бензинового двигателя в школьном кабинете физики. Волновался. Ничто человеческое не чуждо, следовательно… дескать…
Ему явно нехватало на голой голове какой-ниудь пилотки или шляпы.
А когда он шел out через подобострастные шпалеры чиновников, как в “Ревизоре”, тянули они, радостные и праздничные к нему руки-крюки и руки сардели. Колыхались животы мужчин и обильные пазухи матрон- чиновниц. Все хотели рукопожатия, или хотя бы трения о его руку своей. Он был явно расстроган к концу пути, его люди его любят…
И залпы, залпы, вонючий дым от потешных орудий, Российская государственность, залпы… Оперетта (а не опера) “Жизнь за царя”. Бессмертный лапоть Глинки. По ушам.
