В Москве после каждого 31-го остаётся нечто вроде послесловия – то на кого-нибудь уголовное дело заведут, то в отделении за “неповиновение” ночевать оставят с последующим переездом в спецприёмник на Симферопольскоий, или уж на худой конец через месяц-другой (аккурат к следующему 31-му) вызовут в суд привлекаться к административной ответственности по статье 20.2. А то ещё милицейские кадровики опомнятся, что у них не “закрыты” жалобы на незаконные задержания и сопутствующие им избиения и начинаются настойчиво приглашать явиться для дачи объяснений. Один, помнится, просто задолбал по телефону своим неуёмным желнием выяснить подробности событий двухмесячной давности, когда мне пора уже было бежать на Триумфальную.
На этот раз “в сухом остатке” оказался участник многих оппозиционных акций – Геннадий Строганов. Повязали его, как ни странно, вовсе не на Триумфальной, а на Тверской, где давно уже не проводятся дни гнева, а по 31-м числам никогда и не проводились.
Как рассказывал сам Геннадий, он шел к Тверскому ОВД, где к тому моменту уже томилась партия узников с Триумфальной, как вдруг сзади налетели двое “в штатском”. Преследователи предложили “побеседовать”. Геннадий, однако, почему-то не изъявил готовности пойти навстречу их настойчивому желанию пообщаться. Тогда они призвали на помощь бойцов из 2-го оперполка, невесть с какой радости групповым образом расположившихся неподалеку. Как выяснилось впоследствии, уже на суде – чтобы охранять памятник Юрию Долгорукому от нашествия оппозиционеров. Правда, на черта охранять памятник Юрию Долгорукому на Тверской площади, если планируется акция у памятника Маяковскому на Триумфальной площади – непонятно. Разве что чтобы в очередной раз восславить тотальное торжество кретинизма на родимых просторах? Так это и так всем давно понятно, могли бы уж лишний раз и не напрягаться.
Дальше, всё, как обычно, – автобус – ОВД – протокол. В протоколе написали, что 31 мая в 20 часов 20 минут Геннадий якобы явился на Тверскую улицу к дому 8 (книжный магазин “Москва” – кто не в курсе), который по воле составителя бумаги почему-то оказался расположенным на площадке вокруг памятника Юрию Долгорукову, с целью принять участие в митинге, не согласованном органом исполнительной власти. При себе имел плакат “Слава приморским партизанам” (выполненный на куске клеенчатой материи 3 метра длиной) и звукоусиливающее устройство типа “мегафон”. И вот со всем этим хозяйством Геннадий начал прорываться через “живую цепочку сотрудников полиции”. Прорывался он долго – за это время сотрудники полиции Любимов и Есманчук успели ему неоднократно представиться, предъявить законные требования прекратить незаконные действия и даже “зачитать права”. Но нет, упрямый оппозиционер потрясая трехметровым плакатом, укрепленным на палках, и прижимая к груди мегафон, выкрикивая лозунги “Слава приморским партизанам” и “Долой полицейское государство”, с маниакальным упорством продолжал рваться через оцепление к совершенно пустой площадке вокруг памятника, дабы там, в гордом одиночестве всласть самому с собой намитинговаться.
И ведь прорвался же, представьте себе – прорвал “живую цепочку” и “прошел к месту проведения несогласованного митинга”. Правда, помитинговать не удалось – сотрудники полиции, воспрянув духом, защитили-таки чугунного основателя Москвы от прославителя приморских партизан. Он, конечно, сопротивлялся, размахивал руками, “создавал суматоху среди проходящих мимо граждан” (“И откуда там взялись прохожие внутри полицейского оцепления?” – риторически поинтересовалась я во время судебного разбирательства). Но соединенными силами доблестных сотрудников полиции был препровожден в автобус и свезён в ОВД “Тверское”.
Ночь Геннадий провел на полу камеры ОВД (из мебели в камере имелась только тускло мерцающая лампочка под потолком, хотя по действующим правилам содержания задержанным обязаны предоставить не только койко-место, но и постельные принадлежности, а равно горячее питание). На следующий день ближе к обеду узника отвезли на сеанс правосудия к весьма известной мировой судье Боровковой.
Правосудие материализовалось в двое суток административного ареста.
Апофеозом процесса, как обычно, стал допрос свидетелей из 2-го оперполка. Два молодых человека вполне сносно выучили содержание подписанных ими рапортов и даже обнаружили несвойственное сотрудникам силовых подразделений знание московской географии, в чём определенно превзошли анонимного составителя рапортов и протокола (оба сказали, что оцепление было выставлено вокруг памятника Юрию Долгорукому, который находится на Тверской площади, а не на Тверской улице). Когда они бодро рапортовали, что прорыв оцепления (в постановлении судьи Боровковой оно почему-то именовалось “оТцеплением”) произошел в 20 часов 20 минут, я тут же мысленно представила шеренгу бойцов 2-го оперполка, вооруженных секундамерами, по которым они хронометрируют деяния злодеев-оппозиционеров. Как обычно, вышла неприятность с изложением порядка составления рапортов. Один сказал, что рапорты печатал на компьютере под их диктовку сотрудник ОВД. Второй сначала сказал, что рапорты они печатали самостоятельно, потом, отвечая на мой вопрос, почему же в таком случае тексты рапортов совершенно идентичны по содержанию, сказал, что они с напарником писали их вместе от руки, а потом перепечатывали.
- Почему же вы сначала сказали, что каждый печатал свой рапорт самостоятельно? – поинтересовалась я.
- Волнуюсь очень! Я тут как на экзамене, – оправдывался правоохранитель.
Сидевшим в зале слушателям особенно понравился професиональный термин свидетелей – “зарежимленный объект” (имелся в виду оцепленный полицией памятник). Я, в свою очередь, поинтересовалась у свидетелей, а на каком собственно основании был закрыт доступ граждан к памятнику, было ли по этому поводу принято решение начальника районного ОВД, как того требует закон о полиции. Правоохранители отвечали, что никакого “документа на зарежимливание объекта” не было и быть не должно, достаточно и приказа их командира.
В четверг Геннадий вышел из спецприёмника, а на следующий день было рассмотрение моей апелляционной жалобы в Тверском районном суде на Цветном бульваре. Судья Ухналева продержала нас в коридоре целый час. Само заседание прошло быстро – Геннадий дал объяснения, я заявила ходатайство о направлении судом запроса об истребовании записей с камер видеонаблюдения, установленных на Тверской площади, потом изложила свои доводы по делу. Суть их сводилась к тому, что во-первых, выставление оцепления было незаконным, поскольку без оснований и без соблюдения требуемого законом порядка оформления ограничивало конституционное право граждан на свободу передвижения, во-вторых, версия о прорыве Геннадием полицейской цепочки с трехметровым плакатом в руках, мегафоном на плече с целью помитинговать на пустой площадке заведомо абсурдна (“Навряд ли можно предположить, что взрослый, разумный человек будет рваться через оцепление, чтобы митинговать в одиночестве, не мог же он ожидать, что сотрудники полиции будут участвовать в митинге под лозунгом “Слава приморским партизанам”, как говорится, не та целевая аудитория”, – пыталась достучаться я до здравого смысла служительницы отечественной Фемиды), в-третих, идентичные, как братья-близнецы рапорты, оба с несуществующим адресом (местом совершения административного правонарушения), продублированные в протоколе об административном правонарушении – явно списаны с заранее заготовленного образца и потому не являются документами, отражающими реально произошедшие события, и соответственно, не допустимы в качестве доказательств. Впрочем, как и следовало ожидать, постановление судьи Боровковой было оставлено в силе. По поводу ходатайства о затребовании видеозаписи судья Ухналева ответила, что отказывает, поскольку “стороной защиты не представлено сведений о том, имелись ли данные камеры на зданиях в называемый ею период времени” (то есть за 4 дня до этого), “работали ли они в режиме записи, …но суд не является органом, проводящим мероприятия, направленные на отыскание возможных доказательств, и лишь исследует те данные, которые получены сторонами самостоятельно либо с помощью суда” (о чём собственно я и просила в своём ходатайстве).
Эх, где вы – обличители клевещущих на отечественную судебную систему, очерняющих наш самый гуманный, самый законный, самый сраведливый суд в мире? Вас бы в эти судебные залы: посмотрели бы, послушали, а после (если ещё умеете, то есть ещё не совсем отучились у кремлевских кормушек), то и подумали бы, что случись что, ведь и вам придется отведать такого вот законного, справедливого и гуманного “правосудия”.
