Александр Гельевич Дугин восстал запоздало и старательно учится страшные слова выговаривать. Вполне естественно, что с непривычки язык у Александра Гельевича немножко заплетается:
Если говорить о Суркове, его мнение сейчас – мнение одного из чиновников, не более. Кроме того, посмотрите, где сейчас Сердюков, который был поважнее, а скоро будет отдыхать в колонии. Мнение Суркова на уровне большой политики не стоит выеденного яйца. Человек это достаточно ограниченный, манипулятор грубыми постсоветскими кадрами в политике, которых можно купить за пятак. Чтобы управлять этой сволочью, он годился, но он несолиден, несерьезен и поверхностен, неоснователен. В политической философии не понимает ничего, на “три с минусом”, и то, что он говорит, слушать смысла нет. Какая разница, что имел в виду Сурков, который говорил о том, что он “русский” по взглядам? Он все время разное имеет в виду. Писатель он хороший, роман написал интересный.
Следующий вопрос Александру Дугину задают о Путине. Владимира Владимировича Александр Гельевич характеризует следующим образом [а лучше бы молчал]:
Путин – президент страны, он должен говорить обтекаемо, и правильно делает, в этом заключается дипломатия. Есть то, что требуется историей, духом, логикой нашего исторического бытия, народом и самим фактом существования России в сложном мире.
Переставьте эти характеристики местами, исключая, разумеется, «президента страны», и посмотрите, что получится. В статье «Критика сверху» Александр Дугин выражается еще более откровенно [там каждое слово бесценно, почитайте обязательно]:
Путин есть неопределённость, он есть да/нет, ускользающее мерцание – свет, не свет. Нет, всё-таки свет… О, чорт, кажется, погасло. Нет, всё-таки светит… и так 12 лет нашей с вами жизни… тянет, но не рвёт… какая тоска…
В общем, для любой негативной характеристики у Александра Дугина всегда имеется в запасе как минимум политкорректный, а то и хвалебный, торжественный или недвусмысленно лестный за счет поверхностной эстетической выделки синоним. Вот снова о Владиславе Суркове:
Но Сурков, видимо, фундаментально избегает любой определенности даже в эстетических оценках, поскольку из обеих его статей совершенно непонятно, на чьей же он стороне и какой тезис он отстаивает. Как только ему что-то начинает нравиться, или как только он начинает чем-то увлекаться или за чем-то следовать, он тут же дает обратный ход, так, что принципиально не разберешь, на чьей он стороне.
Встречаются такие возвышенные термины, как «протеистическая позиция», «меркуриальность», «археомодерн» и прочее.
Не то чтобы это это хорошо. Нет, совсем не хорошо. Но так ли уж это плохо? Да навряд ли, могло бы быть и значительно хуже. А в чем же проблема? Да вот ясности все-таки хочется. А то как-то тоскливо все, неопределенно с этим Путиным. То есть, конечно же, с Сурковым. Хотя нет, наоборот. Впрочем, какая разница. С тем, в общем, кто мерцает. Меркуриально. А разницы действительно никакой, если сравнивать критические [но всегда - умеренно критические] статьи Дугина о Суркове с его же критическими [но всегда - умеренно критическими] статьями Дугина о Путине, то становится очевидно, насколько они в его понимании политические близнецы, одни и те же достоинства, одни и те же недостатки, одни и те же претензии, за одно и то же благодарность.
Различается только стиль. О Путине Дугин старается писать без излишних «меркуриальностей», потому что Папа, не дай Бог, случайно ведь и прочитать может. И придется Александру Гельевичу неделю стоять под кремлевской стеной на коленях в рубище, опоясав горловину вервием, и каяться сквозь рыдания, что про «смену пола» его не совсем правильно поняли. Пока не выйдет наконец из кремлевских ворот незнакомый человек в белом халате, ничего не скажет, только в глаза посмотрит тяжело и многозначительно, и подаст бархатный футляр, а в нем сверкающий скальпель с гравировкой: «Плохому танцору с пожеланиями будущих творческих успехов».
И поймет тогда Александр Гельевич, что в судьбе его в самом скором времени произойдут фатальные и необратимые изменения. В общем, лучше не рисковать. А Владислав Сурков человек понимающий, он не оскорбится, скорее развлечется даже такой мифотворческой писаниной. Что немного странно для человека, «понимающего политическую философию на три с минусом»; где-то здесь у Дугина противоречие. Но Александру Гельевичу традиционно уд срамной положить на любые противоречия, в том числе и на гораздо более важное, я бы даже сказал – итоговое.
Угнетаемый меркуриальностью Суркова и тоскующий из-за мерцания Путина, Дугин дождался первого момента ясности: Владислав Сурков прямо и однозначно говорит: «Я русский, я православный». «Да ну, какая разница, о чем там говорит Сурков и что он имеет ввиду», – немедленно и крайне, как видно по тексту, раздраженно реагирует Александр Гельевич. – «вот Путин, тот другое дело, серьезный человек, основательный, настоящий, глубокий».
Но разве Владимир Путин говорит о том, что он убежденный евразиец, считающий своей исторической миссией реставрацию «Империи СССР»? Нет, разумеется, но тут ведь надо понимать, что вот эта вся обтекаемость [бывш. тоскливое мерцание] на самом деле тонкая дипломатия, это очень правильно, это хорошо, президенту страны иначе нельзя. Александр Гельевич, а куда же подевалась критика сверху, с позиций Идеи, которую вы еще совсем недавно отстаивали? Да где-то здесь лежала, вот только что, ей-Богу, может упала, под диван закатилась, потом найдем, когда понадобится. А сейчас пока не надобно, значит и искать – только время тратить.
А времени мало. Если в самое ближайшее время Александр Гельевич не найдет нового, заботливого хозяина, то может и с голоду помереть. Образно, конечно, выражаясь. И сейчас, рецензируя деятельность Владимира Путина Александр Гельвич говорит о нем те же самые по смыслу слова, что когда-то о Владиславе Cуркове:
Владислав Сурков относится к очень влиятельным, весомым и высокоэффективным политическим деятелям, но то, что он говорит, может иметь самое разнообразное значение <…> в этом и видится сейчас искусство политики – так упаковывать содержание в речах, чтобы между ними не было никаких прямых корреляций. Возможно, это связано и с самим Путиным, который, будучи в свое время профессиональным разведчиком, выработал такие модели, в которых каждое высказывание – есть сокрытие реальности, и его команда переняла этот стиль. Я не исключаю, что это форма разведполитики, когда главное – не проговориться.
Печально и срамно, в общем, все это наблюдать, но в каждом своем нынешнем высказывании о Владимире Путине и Владиславе Суркове Александр Дугин являет собой воплощенный дискурс той самой меркуриальности, на который еще совсем недавно так пронзительно жаловался. Впрочем, обойдемся без изящных метафор: Александр Гельевич из кожи вон лезет, чтобы доказать неизвестному адресату, что он тоже чуточку Сурков. В то время как реальный Владислав Юрьевич давно уже даже формально не вписывается в любые мерцающие измышления Александра Гельевча по поводу его персоны. Отсюда и вполне объяснимая злость: в каждый момент ждешь, что Дугин окончательно улетит рассудком в ноосферу и все-таки рявкнет в адрес Суркова напрашивающееся слово «быдло».
О том, что он всегда старался быть одним из первых в числе той сволочи, которая старательно продавалась за пятак «ограниченному, несерьезному человеку» и постоянно выступала в не скрывающих своей ориентации на Суркова медиа вроде Russia.Ru, в нужный момент не только кланаясь, но временами едва ли не сладострастно зигуя Кремлю и Администрации, причем в высшей точке экстаза – обеими руками, Дугин сейчас явно старается не вспоминать. А вот что ЕСМ даже в небезупречной, назовем это так, среде кремлевских молодежек считался днищем ебаным, которое возможно обсуждать только уровне анекдота, этого и вспоминать не требуется. Потому что во-первых, такое не забывается, а во-вторых, «евразийцы» не дают о себе забыть – вынырнув из политического забвения, они сейчас составляют массовку в группе поддержки «православного активиста Энтео», и казаков, борющихся против выставок на Винзаводе. Всей массовки – двадцать человек. Выдающийся результат серьезной политической работы гениального философа.
Впрочем, Дугин всегда пребывал не в состоянии философствования, а именно в роли философа, его кучеобразная бородасть должна была, наверное, одновременно напоминать и о византийских корнях, и о единственном узнаваемом «в лицо» советскими людьми философе Марксе-Энгельсе с одной бородой на двоих. Ни одного известного современного европейского интеллектуала Дугин не напоминает, там даже в жесткой маоисткой среде, изучающей наследие Великого кормчего на разных диалектах, люди с явно избыточной растительностью на лице как-то сразу за глаза получают кличку «усатый мудак». Многолетняя небритость давно не является определяющим фактором для утверждения какой бы то ни было концепции, даже эстетической, но скорее, наоборот, говорит о ностальгии носителя покладистой по времени, когда вопрос о том «вошь я или право имею» подразумевал, что все не понаслышке знают, как выглядит эта самая вошь. А еще страх имели и уважение к ученому люду…
Слава зеленым дятлам. Приветственное, судя по всему, послание тому, кто решится это в итоге купить. Чтобы прозвище «зеленый дятел» приклеилось к этому бедолаге надолго и накрепко. Но никто не купит, конечно же. В старой политической системе имелось место для всякой лояльной твари, если не ради пользы, так хотя бы ради смеха. А сейчас это уже даже не смешно. Если уж такие люди, как Сердюков, что справедливо замечает сам же Дугин – и то вылетают из правящей элиты, то дятлам вход по умолчанию закрыт даже в собачью конуру возле ее дворницкой. И в верноподданическом лае надрываться смысла уже нет, цена этому лаю слишком хорошо известна. В изменившихся обстоятельствах кормить будут не тех, кто громче лает, а тех кто дольше верен и лучше сторожит хозяйский дом, то есть придерживается определенных качественных принципов в решении первостепенных задач. Лаять-то и попугая можно научить, даже забавнее получится.
Собственно, Дугин все это время и был таким сатирическим лающим попугаем. И большое, конечно, надо отчаяние иметь, чтобы идти от «несерьезных людей», при которых служил шутом гороховым, наниматься к «серьезным», не то что колпак не сняв, а даже бубенчики с него не обрезав. И надеяться при этом, что не только не погонят, но быть может и наградят.
Наградят, конечно. Скальпелем.
