Следствие
15 января 2003 года в окрестностях Грозного вооруженные люди в масках на двух БТР остановили 31-ю “Волгу”, в которой находились пятеро местных жителей — мужчина и четыре женщины. Всех заставили выйти из машины, мужчину обыскали, связали и увезли. Женщин оставили на дороге.
Прошло несколько часов.
Неподалеку, на проселочной дороге был обнаружен сгоревший “КамАЗ”, в километре от него, в кустах — трупы троих мужчин.
Следствие быстро восстановило картину преступлений.
По его версии, 15 января 2003 года два лейтенанта внутренних войск — сапер Сергей Аракчеев и разведчик Евгений Худяков с бойцами — на месте гибели командира разведроты поминали товарища, понятно — пили. Тогда же произошла первая трагедия этого дня: неосторожным выстрелом один боец смертельно ранил другого.
Потом, по версии следствия, началось какое-то адское шапито.
Два офицера, словно обезумев, метались в окрестностях Грозного на двух БТР, творили нечто невообразимое: напали на “Волгу”, похитили ее водителя, остановили “КамАЗ”, троих мужчин, находившихся в кабине, уложили на землю и… расстреляли в упор. Заметили вдруг, что за ними наблюдают солдаты из части, расположенной поблизости, дали по ним несколько очередей, спешно покинули место преступления, “КамАЗ” забрали с собой, но, отъехав с километр, передумали, “вспомнили”, что трупы остались лежать на дороге, вернулись, отволокли трупы в кустарник, решили избавиться от “КамАЗа”…
Тротиловая шашка облегчила задачу — взрыв уничтожил машину почти полностью (обратим внимание на эту тротиловую шашку, в нашей истории она сыграет важную роль).
Все это время похищенный водитель “Волги” находится в десантном отсеке одного из БТР, ему, по версии следствия, повезло, потому что, расстреляв троих ни в чем не повинных людей, лейтенанты зачем-то привезли его в свою часть, наспех допросили, избили, прострелили ногу, отвезли на место похищения и… просто оставили на дороге.
Забегая вперед, скажу, что никого из нападавших водитель не опознал.
На этом, по версии следствия, лейтенанты череду страшных дел завершили.
В сухом остатке — каждого обвинили в совершении убийства, похищении человека, разбое, умышленном повреждении имущества и превышении служебных полномочий.
Изложенное выше — слегка причесанный стилистически, но совершенно точный по сути пересказ обвинительного заключения.
У вас этот текст вызвал множество вопросов?
У меня — тоже.
Рассмотрим некоторые.
МОТИВ
Следствие утверждало: оба лейтенанта действовали “из корыстных побуждений и по мотивам межнациональной розни”.
Ни одного свидетельства “межнациональной розни” в деле нет.
Остаются корыстные побуждения, и выходит, что главной добычей должен был стать “КамАЗ”. Но его почему-то сожгли. Следствие утверждает: потому что застрял. Но, имея под рукой БТР, разве проблема вытащить застрявший “КамАЗ”?
Суд отметет оба мотива, и получится, что свои злодеяния лейтенанты творили просто так.
ТРУПЫ
Казалось бы, чего проще — сравнить пули, находящиеся в телах (по версии следствия, как минимум одно смертельное ранение было слепым) с оружием лейтенантов и их бойцов.
Ничуть не бывало, потому что вскрытия просто не проводилось.
Следствие признается в этом открыто и прямо: “В связи с тем, что по мусульманским обычаям вскрытие умерших не предусмотрено…”
При осмотре трупов на их одежде не было обнаружено следов огнестрельных повреждений, а немедленно после обнаружения одежду… сожгли.
Забегая вперед, скажу, что ходатайство защиты о проведении полноценных экспертиз суд отклонил.
ГИЛЬЗЫ И ПУЛИ
В суде были оглашены пять (!) заключений баллистических экспертиз, из которых следует, что все (!) гильзы и пули, найденные на месте происшествия, не имеют никакого отношения ни к оружию лейтенантов, ни к оружию бойцов.
СВИДЕТЕЛИ
Солдаты из другой части, которые якобы наблюдали за расправой на дороге. Нетрудно предположить: в эту пору на глухой дороге в горах не видно ни зги. Впрочем, не надо ничего предполагать, есть свидетельство Госкомгидромета, которое подтверждает этот факт. И стало быть, ни “наблюдатели” с расстояния около 600 метров не могли видеть “преступников”, ни “преступники” не могли заметить “наблюдателей”.
Похищенный свидетель, которого — простите уж за цинизм — почему-то не расстреляли на месте, как других потерпевших, а таскали с собой по всему кровавому маршруту, потом привезли в родную часть, искалечили и… отпустили.
Суд
Дело лейтенанта Аракчеева дважды рассматривала коллегия присяжных заседателей. Дважды присяжные выступали на стороне лейтенанта, признавая его невиновным.
Дважды Военная коллегия Верховного суда отменяла вердикт присяжных. Оба раза — по формальным обстоятельствам. Проще говоря, у профессиональных судей не нашлось ничего, что можно было бы возразить присяжным по существу.
Что ж, рассмотрим “формальные обстоятельства”.
Первый раз профессиональные судьи отменили оправдательный приговор в связи тем, в состав присяжных были включены граждане из списков на 2003 год, что противоречит закону. Причем внимание на это обстоятельство государственное обвинение обратило только после вынесения по делу оправдательного приговора.
Второй раз Военная коллегия отменила оправдательный приговор на том основании, что в Чеченской Республике не были сформированы суды присяжных.
Не станем спрашивать, почему за вину государства, которое не смогло обеспечить исполнение закона на всей своей территории и, в частности, сформировать суды присяжных во всех субъектах Федерации, должны расплачиваться его граждане, и в частности — лейтенант Аракчеев.
Рассмотрим вопрос с точки зрения других формальных обстоятельств, которые профессиональные судьи почему-то упустили.
К примеру, Конституция РФ запрещает любые формы дискриминации граждан по признакам социальной принадлежности. Однако из второго Определения Военной коллегии следует, что лишь военнослужащие, проходившие службу на территории Чеченской Республики, не имеют права на рассмотрение их дел судом присяжных.
Так не присутствуют ли в этом изъятии признаки такой дискриминации?
Нет ответа.
Зато был суд.
Третий по счету.
27 декабря 2007 года судья Северо-Кавказского окружного военного суда В.Е.Цыбульник признал дважды оправданного лейтенанта виновным и осудил его на 15 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.
Главным доказательством вины лейтенанта судья счел признания, данные на предварительном следствии.
Здесь просто необходимо сделать небольшое, отнюдь не лирическое отступление и рассказать… Историю таинственных адвокатов.
Начнем с того, что все следственные действия с лейтенантом по закону должны были совершаться в присутствии адвоката. И он, адвокат, будто бы был.
Но!
На первых “признательных” показаниях лейтенанта, взятых судом за основу, стоит подпись некоего Абрамова С.С., который заявлен как адвокат лейтенанта, назначенный ему государством.
Адвоката Абрамова лейтенант Аракчеев не видел ни разу. К делу приобщен… фальшивый ордер адвоката Абрамова.
Второго, упомянутого в деле адвоката — В.Кирилленко — лейтенант видел. Тот возник в камере и сообщил Сергею: его пригласила гражданская жена лейтенанта, она же оплатила услуги. Лейтенант поверил, да и проверить было невозможно, контактов с внешним миром не было никаких.
Позже, когда уже другие, настоящие адвокаты затребуют соглашение, заключенное адвокатом Кирилленко, они обнаружат удивительное. Соглашение было подписано… якобы самим Сергеем, он же будто бы внес деньги в кассу.
Как? Когда? Будучи под стражей?
Нет ответа.
На суде еще были показания свидетелей.
Несколько бойцов из группы Худякова то давали признательные показания, то отказывались от них.
В судебном заседании эти мальчишки рассказывали следующее.
Допрос Дениса Милова.
Вопрос: — Физическое давление на вас оказывалось?
Ответ: — Нас допрашивали ночами… Меня били следователи Командресов и Васильев, говорили, что я из Чечни никогда не уеду.
Вопрос: — Вы знали, что обвиняете Худякова и Аракчеева в убийстве?
Ответ: — Да, я просто хотел уехать домой. Нас бросили в Чечне, про нас просто забыли.
Допрос Анатолия Головина.
Вопрос: — Вы видели 15 января 2003 года Аракчеева?
Ответ: — Нет.
Вопрос: — Оказывалось ли на вас давление на следствии?
Ответ: — Пугали… били, держали в камере.
Вопрос: — Кто именно?
Ответ: — Следователь Васильев… держал меня двое суток в камере без еды, фамилию второго не помню… он говорил, что посадит меня в камеру к боевикам.
Цитировать можно еще долго, но ведь и так все ясно, не правда ли?
К тому же в суде выступили 25 (!) свидетелей защиты лейтенанта, которые заявили, что в то время, когда, по версии обвинения, Аракчеев совершал свои преступления, он находился совсем в другом месте.
В деле есть и документальные доказательства безусловного и абсолютного алиби Аракчеева.
Выписки из приказов, журнала боевых действий, журнала выхода машин, из которых ясно следует, что в момент совершения преступлений лейтенант находился далеко от места их совершения.
Замечу, все эти документы были изъяты следователями военной прокуратуры задолго до того, как в деле появилась фамилия Аракчеев. Иными словами, до изъятия у лейтенанта и его сослуживцев не было причины подделывать документы, а следствие и суд с самого начала имели неопровержимые доказательства железного алиби лейтенанта.
Лейтенант
Сегодня лейтенанту Аракчееву двадцать девять лет.
15 января 2003 года, когда началась эта история, ему было неполных двадцать два.
Семь лет вычеркнуты из жизни. Практически — четверть.
К чему я это?
Отправляясь в колонию, готова была увидеть все — злость, отчаяние, обиду, ненависть, тоску…
Увидела спокойную уверенность и готовность бороться до конца.
Как все было.
— Почему это приключилось со мной? Сложный вопрос, я задаю его себе постоянно все эти годы, но могу только догадываться.
В тот день, 15 января, я выполнял задачи, поставленные командиром, вышел как обычно на маршрут… В чем заключалась моя работа? Да все просто: фугасы обезврежены, никто не погиб… Скрупулезно пилить маршрут. В саперном деле все строго, никаких импровизаций.
Я знаю теперь, что разведчики в тот день ездили поминать Сашу Цыганкова — он погиб на моих глазах, но 15 января меня с ними не было, хотя, если честно, как офицер и как человек я не верю, что они могли так накуролесить потом: взять кого-то, пытать, убивать…
(Его действительно не было в тот день на месте гибели лейтенанта Цыганкова, разведчики много фотографировались — ни на одной из фотографий Аракчеева нет. — Авт.)
В общем, день был как день. Обычный. Потом прошло два месяца. Потом был отпуск, 17 марта 2003 года я был уже в Москве, собирался ехать домой, в деревню, к родителям. Тут в часть пришел вызов из Ханкалы, меня вызывали в военную прокуратуру для оказания помощи следствию. Я не удивился: мало ли — понадобилась информация о каких-то моих маршрутах, я же их знаю как свои пять пальцев. Командование спросило: как? Я сказал: надо — так надо, не вопрос, переоформил отпуск и своим ходом уехал в Чеченскую Республику. Прибыл. Явился. Впихнули в комендатуру, там со мной начали разговор странные люди: кавказцы, в военной форме, но без погон и опознавательных знаков. Говорили прямо: либо признаешься, либо будешь убит при попытке к бегству. Я ни секунды не сомневался — так и будет, еще было понятно: откажусь, пристрелят при “попытке…”, возьмутся за моих солдат. А они-то в чем виноваты?
— А ты-то в чем виноват?
— А я офицер, я за них отвечаю.
— …Помню 9 мая. Пришли четверо, били, меняясь, весь день. Не знаю, может, специально 9-го, может, просто совпало. Потом сказали: поедем в поле, зададим вопросы, расскажешь на камеру. Выехали, рассказывал, что и как “происходило”, ошибался, меня останавливали, прерывали запись, подсказывали, как надо, снова включали камеру, так в деле появилось мое “признание”. Других признаний нет. Я не люблю об этом говорить, потому что не могу этого доказать. Вот и не надо сотрясать воздух и унижать себя. Слава богу, есть другие, объективные доказательства моей невиновности, а эти… люди… бог с ними.
Нет, тогда я не сломался, хотя было очень трудно. Знаете, когда тебя вытряхивают из военной формы, к которой ты привык, как к своей второй коже, потому что целыми днями в камуфляже, весь, вплоть… чуть ли не до носков, когда ты до мозга кости военный, а тебя переодевают в трико с вытянутыми коленками и чужую поношенную майку, потому что ничего гражданского у тебя с собой нет, ты ехал на пару дней помочь следствию разобраться с каким-то вопросом и вдруг оказался в камере, в чужой одежде и ничего вообще не понимаешь… это трудно. Но я верил: все разъяснится, вот сейчас откроются ворота — и я пойду отсюда, вернусь в Москву, поеду домой.
Почему все-таки выбрали меня? Ну, скажем честно, “выбрался” я сам, когда добровольно вернулся в Чечню по запросу прокуратуры. Своим ходом. Я, наверное, очень наивный и очень консервативный человек, я верю, что в стране есть закон, что закон должен исполняться, что невиновному человеку не нужно прятаться и бегать… Это по большому счету. А конкретно в моем деле им нужен был сапер: тот “КамАЗ” ведь взорвали с использованием тротиловой шашки, вот и решили пристегнуть к делу сапера. Так возник я — и обязательно должен был остаться в деле и сесть.
Что я чувствовал
— Когда начался суд, я даже обрадовался: был уверен, присяжные уж точно во всем разберутся. Они разобрались, но оказалось, что этого мало. Вы не поверите, но и на второй процесс я шел уверенно и спокойно: думал, ну ошиблись при составлении списков присяжных, теперь ошибку исправили, набрали новых, так ведь они такие же люди, поймут, что я не виноват. И ведь снова не ошибся, присяжные снова меня оправдали.
Про то, что отменили и второй приговор, я узнал из новостей по радио… Вот тогда — да, накатило. Появилась предательская мыслишка…
— Уйти?
— В бега? Нет, этого не было. Из жизни — да. Подумал тогда: ведь сколько людей уставали бороться, уходили так, сотни тысяч, шар земной можно уложить их телами, не я первый, не я последний… Но это была только минута, спасибо близким, моей девушке — они тогда были все время рядом. И я пошел на новый суд. Третий. Знаете, за несколько дней до того, как меня снова взяли под стражу, я вдруг очень захотел что-то подарить на память своей девушке, денег было немного, и я купил собаку — маленького терьера… подарил… и пошел на суд.
(Добровольное возвращение лейтенанта Аракчеева в зал суда — своего рода момент истины, точка невозврата в этом странном деле; второй лейтенант, Евгений Худяков, возможно, тогда же принял решение скрыться. Впрочем, что на самом деле произошло с лейтенантом Худяковым, доподлинно не знает никто. Но, как бы там ни было, возможность уйти у обоих лейтенантов была. Я знаю точно, им недвусмысленно вполне намекали: уходите, никто особо искать не будет. Каждый принял свое решение, потому сейчас пишу только об одном лейтенанте, хотя судить второго — даже если он действительно решил уйти — не возьмусь. И Аракчеев не судит и добавляет: “Дай бог, чтобы был жив…” — Авт.)
Я решил остаться и идти до конца, потому что если бы я ушел, то те, которые состряпали мое дело, уничтожали бы улики, фальсифицировали доказательства, отменяли приговоры присяжных, — они бы победили. Они бы сказали: мы были правы, он виноват, он сбежал. Я не могу этого позволить, мне не в чем каяться и не от чего бегать.
К чему я готов
— Готов предстать перед новой коллегией присяжных. Мне говорят: в числе тех присяжных, которые меня оправдали, не было жителей Чечни, я говорю: пусть новая коллегия будет из одних только граждан Чеченской Республики. Это будет еще лучше, они лучше других почувствуют ложь, потому что они как никто другой понимают тогдашнюю ситуацию.
Готов пройти исследование на детекторе лжи. Очень надеюсь на это.
Впереди у меня по любому — целая жизнь, я хочу жить нормально, создать семью, иметь детей, и за это я буду бороться.
Пусть никто не надеется, что отступлюсь или сломаюсь.
Знаете, я сейчас часто вспоминаю одну поговорку: чем сильнее давление…
— Тем больше сопротивление?
— Нет. Тем чище родник.
И последнее
Все то время, пока работала над этим материалом, меня не оставляло одно, казалось бы, постороннее воспоминание. Мысленно я возвращалась в август 2008 года. Он, как мне кажется, расставил все по своим местам.
Российская армия заняла в общественном сознании то место, которое должна занимать по праву. Почетное. Оно же, общественное сознание, простилось с представлением о российском офицере как существе второго сорта, неудачнике и лузере, оказавшемся в строю потому только, что больше никуда не взяли.
Мы, кажется, поняли, наконец: они выбрали ратный путь не потому, что хуже нас, благополучно делающих успешные карьеры в офисах и прочих уютных и приятных местечках. Не потому вовсе, что не так умны, удачливы, проворны.
Напротив, честнее, сильнее, смелее. Может, наивнее. А может, как раз напротив, мудрее и прозорливее.
Осталось признать еще одно. Очень важное.
Мы совершенно искренне и с некоторой даже эйфорией говорили в августе-2008 о новой России, которая встала с колен и научилась отстаивать свои геополитические интересы, но вряд ли задумывались при этом, что этот новый статус нашей страны обеспечили не только политики и дипломаты, но и они — солдаты и офицеры Российской армии, оплатившие нашу гордость самой высокой ценой — своей кровью и своей жизнью.
И августовский победный опыт — сумма тяжелой и страшной армейской практики всех последних десятилетий.
Что мы можем дать им взамен кроме пафоса высоких слов?
Признать, что ратный труд — совершенно особое дело, и отношение к нему и у власти, и у общества должно быть совершенно особым.
Ни в коем случае не призываю нарушать закон и даже пересматривать его не призываю.
Сейчас в деле лейтенанта Аракчеева не надо менять никаких законов. И нарушать их не надо.
Просто исполнить. Неукоснительно. Без учета “политической целесообразности”.
И точка.
