Правительство Российской Федерации рассматривает план переселения русских на Кавказ. План разработал Виктор Басаргин, министр регионального развития, теперь уже бывший. Предполагаемая стоимость проекта — миллиард рублей в год. Пока правительство взвешивает все за и против, в Чечне уже разработали первый проект переселения русских в республику. Корреспондент PublicPost отправилась в Чечню, чтобы посмотреть, как там ждут русских.
Нас с фотографом встречали торжественно — автор проекта, директор департамента по национальной политике министерства по национальной политике, печати и информации Вадуд Гериханов, сам приехал встречать в аэропорт. Местная власть, видимо, так хочет представить республику в правильном свете, что заниматься прессой присылают не мелких клерков, а высокопоставленных чиновников. Он составил для нас трехдневную программу и собирается лично показать нам все самое лучшее. Настаивает, чтобы мы обращались к нему по имени. На вид ему уже за 60, мне неудобно, но имя в Чечне — это больше чем имя, и я подчиняюсь.
Вадуд Гериханов, автор программы переселения русских в Чечню.
Мы садимся в серебристую “тойоту”, под цвет серебристого костюма Вадуда, и отправляемся на обед к его начальнику, министру Аднану Нагаеву. Министр встречает нас в черном френче и бархатной феске — Рамзан Кадыров просит чиновников соблюдать обычаи и по пятницам носить традиционную одежду. Министр ужасно улыбчив. Он очень убедительно говорит, что “наша сила в единстве” и что русские с чеченцами должны дружить как “Путин с Кадыровым”. Он бы совсем убедил меня, если бы не называл Чечню страной. Советники министра как бы между прочим спрашивают, собираюсь ли я писать о Чечне хорошо или плохо. Говорю: чем больше увижу, тем лучше напишу. Нам тут же даруют амнистию — министр говорит, что опекать нас не надо, пусть-де гости везде ходят сами.
После приветственного слова министра Вадуд излагает свою программу. За три года он намерен переселить в республику полторы тысячи “русских” — строго говоря, русскоязычных граждан России из других регионов. В первую очередь — представителей “полезных профессий”: врачей и учителей. Врачи нужны поскольку в Грозном не осталось медицинских вузов, учителя — чтобы школьники грамотно говорили по-русски. Вадуд продумал все до мельчайших деталей, даже метраж квартир. По его расчетам, каждой семье нужно ровно 48 кв.м: “Русская семья состоит в среднем из трех человек, каждому по 16 метров”. Детали он не разглашает, пока не придут деньги. Чтобы, как он говорит, “не спугнуть”.
В ПОИСКАХ РУССКОГО
После обеда мы с фотографом идем в центр города в поисках русских: хотим спросить, советуют ли они русским сюда ехать. Договориться о встречах из Москвы не получилось: ни у кого из беженцев, с которыми я говорила, не осталось в Чечне никаких контактов.
Полицейский Руслан дежурит неподалеку от "Грозный-Сити". Он попросил его сфотографировать
Первым делом мы отправились к комплексу небоскребов “Грозный-Сити”. Его охраняют около двадцати полицейских. Камуфляж цвета хаки, бронежилеты, на груди автоматы, в кармашках рации. Один из полицейских просит меня сфотографироваться с ним. Убедившись, что хорошо получился в кадре, он представляется: Руслан. Как живут русские, он точно сказать не может — давно их не видел. Но когда встречает — радуется. По его словам, осадка от военных лет не осталось. Подтягиваются коллеги Руслана, просят групповую фотографию.
После пары кадров мы с фотографом прощаемся и идем в гостиницу “Грозный-Сити”. В фойе сверкают полы, сияют колонны. Сверкает улыбкой девушка на ресепшене. Красивым голосом оглашает прейскурант. Номер с видом на мечеть от шести тысяч. Без вида — пять. С видом или без, ночевать здесь особо некому. Большинство из 330 номеров свободны. Шикарные бордовые кресла с позолоченными ножками в фойе пустуют.
На всей территории “Грозного-Сити” русских нет. Здесь вообще никого нет. На окнах многоэтажных жилых домов нет занавесок. Никто туда не заходит, никто оттуда не выходит. Пустует огромный стеклянный и очень стильный бизнес-центр.
От “Грозный-Сити” отходит проспект Кадырова. Вдоль дороги с идеальным асфальтом стоят новые дома с нарядными фасадами и огромными витринами. Все это построено на месте руин — после войны в центре города не осталось ни одного целого дома. Вдоль проспекта прогуливаются человек десять, не больше. Никто не запрещает гулять, просто делать там нечего — в витринах пустота.
Ненавязчивая наружная реклама
По всему городу развешаны плакаты с изображениями тех, кого нужно благодарить за новую жизнь. Есть ряд комбинаций. “Отец и сын” (Ахмат и Рамзан Кадыровы). Или “Лидер и лидер” (Кадыров-младший и Владимир Путин. Путин на всех фотографиях молодой, времен первого срока и второй чеченской). Комбинация “Кадыров и Медведев” самая редкая. Рамзан Кадыров в одиночестве: “Рамзан — гарант стабильности и благополучия”, “Задача по благоустройству выполнена на 5++”, “С Рамзаном вместе на первом месте”.
У центральной мечети, понятно, тоже нет русских, но есть хотя бы чеченцы. “Сердце Чечни” (так ее зовут в народе) всего за два года построили турки по подобию всех стамбульских мечетей сразу. По пятницам в два часа дня сюда приезжает молиться Кадыров, а вместе с ним — сотни простых граждан Чечни. Помолиться с Кадыровым может любой желающий, похоже, что охрана пускает всех. Без Кадырова молящихся намного меньше — в пять вечера на призывы муэдзина откликаются несколько десятков мусульман. Вокруг мечети разбиты аллеи с розовоцветными акациями, установлены фонтаны и скамейки. Непонятно только для кого, кроме меня никто на них не сидит.
Подсесть ко мне решился только полицейский Юнадий. Разговор заводит сам: у него зарплата 50 тысяч рублей и жизнью он доволен, пока еще не женат, к московским барышням относится с опаской. Несколько лет назад он был в Москве, познакомился с девушкой. Разговор шел хорошо, пока девушка не спросила, откуда он родом. Услышав ответ, говорит Юнадий, “выдала грустный смайлик”. Легкая обида живет в Юнадии до сих пор: “Русские думают, что у нас все еще война, что мы тут дикие. Но это совершенно не так. У меня даже аккаунт в “Одноклассниках” есть”.
Юнадий возвращается сторожить мечеть, а я продолжаю искать русских. Дохожу до проспекта В.В. Путина. Здесь, в отличие от проспекта Кадырова, оживленно. В концертном зале выступает “Камеди Клаб”, туда спешат ухоженные женщины и мужчины. Женщины в основном в платках, платки в основном Louis Vuitton. Мимо пролетают традиционные грозненские автомобили Porsche Cayenne. В кафе — на выбор есть “Кофе Хауз” и “Шоколадница” — томно сидят любители красивой жизни. В Москве это сетевые забегаловки, а в Грозном сюда ходят местные шишки с семьями. В кафе “Central Park” крутят американский сериал “Друзья”. На проспекте Путина русские тоже не обнаруживаются, зато тут есть приличный кофе — в Грозном это редкость.
Неподалеку от проспекта Путина ко мне подходит старик с длинной белой бородой. Разговор заводит первым, к этому я уже привыкла. Зря коллеги пугали, что местные сторонятся “чужаков”. Старик подошел поговорить не о русских, он убеждает меня не заглядываться на красивые проспекты: “Деньги на развитие Чечни дальше Грозного не идут”. У него, в селе Ачхой, что в 70 км от столицы, нет ни света, ни воды.
Мимо проезжает старый автобус, людей в нем как каперсов в склянке. Автобус идет на Беркат, центральный рынок. Запрыгиваю — должны же русские ходить за продуктами.
Черная икра стоит на рынке от 20 до 38 тысяч рублей за кг. Спрос есть.
Спектр услуг и товаров на грозненском рынке широк. Взвеситься можно за 10 руб., попить кваса за 5 руб., купить черной икры за 33 тыс. руб/кг, приобрести “красивый мобильный номер” за 24 тыс. рублей. Есть пособия по исцелению от колдовства, порошки от цирроза печени и горы фальшивого золота. Решить девять проблем с кожей предлагают за десять минут. Редиску продают в багажниках “жигулей”: десяток машин стоит по рынку. Под палящим солнцем на замасленной картонке лежат сушеная говядина и конина. Посреди торгующейся и толкающейся толпы маленькая девочка с игрушечным пистолетом сосредоточенно целится в воблу.
“Русские у вас тут есть?” — спрашиваю я продавщицу горячих чеченских пельменей. “Все мы братья, разницы нет”, — отвечает она пугливо и торопливо переворачивает пельмени на сковороде. Схожая картина и с продавщицей редиски. Самой смелой оказалась торговка воблой — она пошутила про Путина и захихикала. Я шутки не расслышала и попросила повторить. Подруги зашикали на нее и с улыбками заклекотали: “Путина здесь любят очень”.
В центр мы возвращаемся на попутке. Таксист к русским относится спокойно, только говорит, что для русских здесь работы нет. “Таких образованных таксистов как в Грозном вы нигде не встретите больше, возят люди с высшим образованием — врачи, учителя. Потому что работать негде”. Наш водила работал в 90-е годы в Красном Кресте, помогал распространять гуманитарную помощь. Война закончилась, миссия уехала. Он пробовал устроиться в МЧС, не получилось. Говорит, на госслужбу без связей или денег не поступишь. Рабочих мест здесь немного — ключевые заводы двух войн не пережили. Например, больше не существует машиностроительный завод “Красный молот”, бывший лидер чеченской промышленности. Экономика республики держится сегодня на разработке песка из Терека, сельском хозяйстве и небольшой добыче нефти. Главный источник благосостояния в республике — федеральный бюджет.
ПРАВИЛА ЖИЗНИ В ЧЕЧНЕ
Вечером Вадуд ведет нас в ресторан — сверкают люстры и белые скатерти, надрывается живая музыка. В зале никого, все сидят по кабинкам. Вадуд говорит, что кабинки особенно востребованы среди неженатых пар.
Он заказывает традиционную чеченскую еду: галушки и сушеное мясо. Галушки оказываются обычными макаронами, только в форме спиралек. Сушеное мясо требует интенсивного пережевывания. Весь набор надо заливать чесночным маслом — послевкусие так себе. Пока мы ждем горячее Вадуд вкратце перечисляет правила жизни в Чечне.
Правило первое: женщина носит только юбки. Еще в Москве я интересовалась у бывавших в Чечне знакомых, как правильно одеться. Все до одного сказали, что нужен платок, но никто не сказал ни слова о юбке. Платок оказался совсем не нужен, зато я была единственной во всем городе девушкой в штанах. Брюки прямо-таки провоцировали непристойные замечания со стороны мужчин. От женщин сочувствия не было: “Ищете чем бы прикрыться?” — спросила с презрением продавщица юбок, когда я изучала ее товар. Второе. Женщина не должна сидеть за одним столом с мужчиной. Третье. Молиться надо пять раз в день. Во время молитвы можно отвлечься, если зовет мать, но нельзя отвлекаться на отца. И далее. Зять не должен ночевать в доме тещи. С гордостью Вадуд сообщает, что чеченец никогда не пойдет работать в официанты — обслуживает нас, видимо, азербайджанец.
Последнее — алкоголь в Чечне не пьют. Редкие исключения подтверждают правило. Например, из всех общепитов алкоголь продается только на 33-м этаже гостиницы “Грозный-Сити” в кафе “Панорама”. Там бутылка пива Tuborg стоит 250 рублей, и продают ее после семи вечера. В магазинах продавать алкоголь запрещено. Есть два-три места, где его можно достать. О них вам расскажут таксисты.
“Я НЕ НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ”
Русских я нашла только с помощью Вадуда, он пригласил нас на русскую свадьбу в станицу Наурская, что в 90 км от Грозного. Там самая большая концентрация русских в республике — 503 семьи на один населенный пункт.
У памятника дружбы народов сантехник Супьян.
Я встала за два часа до отъезда и еще побродила по городу. В конце проспекта Путина сюрприз — сквер Журналистов, открытый в 2007 году в честь “погибших за свободу слова”. В 8 утра здесь никого нет. По соседству со сквером — памятник дружбы народов. Из глыбы торчат три головы участников гражданской войны, той, что случилась после революции 1917 года: чеченца Шерипова, ингуша Ахриева и русского Гикало. В другую, вторую чеченскую войну, говорят, ингушу оторвало голову, но с тех пор ему приваяли новую. У памятника со мной опять заговаривает прохожий: мужчина средних лет. Сначала представляется: Супьян, сантехник. Потом спрашивает, что я здесь делаю. Отвечаю: журналист из Москвы. Он просит, чтобы я его сфотографировала и опубликовала снимок в своей газете: “Подпишите так: “на восходе он шел на работу”.
Вадуд приезжает минута в минуту. По дороге он проводит краткий исторический экскурс: русские убывали из Чечни в три этапа. Первый этап был в 1970-е годы, когда резко упала добыча нефти. По данным всесоюзных переписей населения 1970 и 1979 гг., за девять лет число русских в Чечено-Ингушской АССР сократилось на 34 тысячи — до 336 тысяч человек. Второй этап — начало 90-х. В результате того, что Вадуд называет “дудаевские реформы”, русских в Чечне стало еще на 200 тысяч меньше. Эту цифру накануне первой чеченской кампании распространило федеральное Министерство по делам национальностей. После войны (третий этап), по данным МВД, в республике осталось 29 тысяч русских. Сейчас в Чечне живут 1.27 млн человек — из них, по данным переписи 2002 года, русских 40 тысяч.
На выезде из Грозного иномарки сменяются жигулями. Билборды вдоль дорог предупреждают: “Мины все еще угрожают”. Водитель несется на скорости 140, маневрируя между коровами и ямами на трассе. На бензоколонках Вадуд и водитель выходят покурить.
“Я не настоящий русский”, — с ходу признается глава администрации станицы Наурская Владимир Кашлюнов. Его бы и так выдал значок на пиджаке с изображением Ахмата Кадырова. До свадьбы еще час, и Кашлюнов ведет нас в свой кабинет. В кабинете висит комбинация “Отец и сын”. А где же Путин? “Для меня лидер не Путин, а Кадыров, поскольку он больше переживает”, — объясняет русский чиновник Кашлюнов. Жизнь среди чеченцев ему привычна — его предки обитали с чеченцами бок о бок много веков. В Наурской русские живут с момента создания станицы в 1642 году. Национальный вопрос тут не стоит, говорит он: несколько тысяч человек уживаются без вопросов. Война эту идиллию не нарушила, она просто сюда не дошла.
“В России” Кашлюнов чувствует себя чужаком. “У нас здесь любому чай предложат, а там с тобой в подъезде даже не поздороваются”. Его дети росли без русских сказок: “Не понимаю, как можно растить детей на рассказах об Иванушке-дурачке, который ничего не делает, только на печи валяется”. За судьбу России он сильно переживает: “Там никто не стесняется и все очень много пьют”.
У Кашлюнова звонит телефон: директор казачьего центра, чей сын сегодня женится, говорит, что пора — через 10 минут начнется выкуп. Проходим центр города: несколько магазинов, два кафе и парк аттракционов — в нем четыре карусели. Жилые дома не отличаются по национальному признаку, скорее, по достатку: у кого три окна на фасаде, у кого два, у кого дом кирпичный, у кого деревянный. Здесь нет ни богатых домов ни развалин.
Выкуп проходит во дворе дома. Улыбчивую невесту жених привез из Волгограда. Дальше, чем из Волгограда, никто не привозил невест. Она устроилась работать бухгалтером, и в станице ее любят за улыбчивость. Об этом мне рассказывает чеченка Каха, которая живет через дорогу. Она давно дружит со своими соседями и к русским зла не питает: “Даже когда была война, я не злилась на русских соседей. Ну вот же он, у меня перед носом, вижу, что не виноват”.
Свидетель со стороны жениха салютует молодым.
Речь Кахи прерывает автоматная очередь — это приехал жених со свидетелем выкупать невесту. Свидетель жениха без остановки, по кавказскому обычаю, стреляет в воздух. Потом достает толстую пачку пятитысячных банкнот и раскидывает их по двору. Гости, правда, подсказали, что деньги ненастоящие. Для регистрации гости отправляются в актовый зал культурного центра станицы. Для молодоженов поет казачий хор из девяти женщин в ярких платьях. По краям от сцены висят два портрета: отец и сын. После регистрации все танцуют лезгинку.
На улице играют два мальчика: тот, что русский, в кепке с надписью “Чечня”, чеченец — в футболке с надписью Russia. Впрочем, переселенцам не грозит попасть в эту дружную станицу, где русский чеченцу брат. Вадуд намерен селить их в Грозном.
“ГРОЗНЫЙ НЕ ДЛЯ РУССКИХ”
К утру воскресенья русские нашлись в православной церкви, что стоит позади “Грозный-Сити”. Кадыров распорядился ее построить еще до возведения “Сердца Чечни”. Вадуд говорил, что в 270-тысячном Грозном не менее четырех тысяч русских. Прихожане уверяют, что русских в городе только 1700, так в прошлом году заявил мэр. В начале 90-х русскоязычные жители разных национальностей составляли половину населения города, собственно русских из них было около половины.
В воскресенье на службу приходят 30 человек и трехногая кошка. Бабушка в платке спешит рассказать, как благодарна Рамзану: “Живу в Грозном всю жизнь. Только при Рамзане стало и хорошо, и тихо, и спокойно”. “Спасибо Рамзану, спасибо за то, спасибо за это. Культ личности какой-то”, — недовольно бормочет женщина на скамейке в церковном дворике, подслушавшая бабушку в платке. Эта женщина часто слышит по телевизору, как Кадыров зовет русских обратно в Грозный. Только, говорит она, лучше бы сначала улучшили жизнь тем русским, которые есть, а потом бы новых звали. “Я Путину уже сколько смсок написала, чтобы он обратил внимание на наши ужасные условия жизни. Грозный стал совсем не для русских. А он молчит!”. Смски она отправляет по телефону “Прямой линии с премьер-министром”.
Больше всего ее мучает атмосфера на работе. Она — учительница русского языка, и не понимает, о чем говорят ее ученики: “Дети на моих уроках в школе отказываются говорить по-русски, на педсоветах все тоже говорят только по-чеченски. Я не понимаю, о чем они все говорят, вы можете себе такое представить?”. Инициативу Вадуда она поднимает на смех: “Нужно быть очень далеким от народа, чтобы думать, что сюда приедут русские учителя”.
Сергей Матвеев, начальник аналитического отдела МВД в Чечне, на жизнь не жалуется — он приехал сюда из Ставрополя на заработки в 2002 году. Из-за режима КТО (контртеррористической операции) он получает существенные надбавки. КТО, правда, отменили в 2009 году, но надбавки остались. На Сергее футболка с российским гербом, и он говорит открыто: “Чеченец никогда не станет русскому другом. Чай, гостеприимство, пожалуйста, но другом — нет”. Сергей рассказывает, что когда он только приехал, то попросил чеченского приятеля подсказать ему водителя, которому можно доверять. Приятель ответил, что не будет брать грех на душу, не может поручиться даже за родственников. “Для меня Грозный — это только заработки. Здесь не захоронены мои предки. Здесь я только решаю материальные вопросы”.
В разговор включается и 60-летняя Любовь, коренная жительница Грозного. Фамилию она просит не называть, но она у нее чеченская. От мужа досталась. После войны, говорит, стала чувствовать себя белой вороной, русских почти не осталось, “даже штаны невозможно носить”. Она бы и уехала отсюда, только ей некуда и не на что. Муж еще во время войны сбежал с другой русской женщиной в Ставрополь. “Вернуться сюда смогут только те, кого замучила ностальгия. Других причин сюда ехать нет”, — уверена Любовь.
Прихожане жалуются: до того русских мало осталось, что даже звонаря в церковь не найти. И предлагают назвать эту статью “Когда зазвонит колокол в Грозном?”.
О БРАТСТВЕ
В первый день в Грозном я встретила человека. Я еще не знала, что он окажется, похоже, самым искренним собеседником за всю поездку. Он сам подошел. Сам рассказал, что весь этот новодел в центре ему не по душе, что как построили, так и снесут, что красота не в “Грозный-Сити”, а в горах. Потом принялся уверять, как это делали все остальные, что зла на русских не держит. Главное, что мать больше не плачет, а то, что русские убили других его родственников, он им давно простил.
В конце разговора он зовет меня сестренкой и сердечно обнимает. Мне приятно встретить такого душевного человека. Мы прощаемся, и тут он меня окликает с широкой улыбкой: “Сестренка, я тебе секрет только расскажу?”. Я в предвкушении киваю. “Вот знаешь — я стою сейчас и улыбаюсь тебе так широко, да? И говорю тебе все эти слова, да? Ты сестренка, да? — тут он прерывается, чтобы еще раз широко улыбнуться. — А ведь ты даже представить себе не можешь, что я о тебе на самом деле думаю”.
Чечня для всех, кто достойно в ней находится…..